За главной новостью прошедшей недели — роспуском правительства — померкли все остальные. Раз уж мы увязли в этой реальности с блэкджеком и Путиным еще на много лет вперед, тема моего письма как нельзя актуальна.

Давайте поговорим про национальное чувство вины.

В понедельник я была на суде по делу о пытках в Ярославской исправительной колонии. Год назад “Новая газета” опубликовала видео жестокого избиения заключенного самими тюремщиками.

Суд над первым обвиняемым, замглавой оперативного отдела ИК-1 Сергеем Ефремовым, прошел в экспресс-режиме — за один день. 
Такова уж особенность нашей судебной системы: если ты признаешь свою вину и сдаешь всех подельников, то можешь отделаться быстрым приговором и небольшим сроком.

Ефремов вину признал, но с оговоркой: он бы не стал второй раз избивать заключенного, зная, какие последствия это повлечет для него. В современной России нас научили, что признавать вину надо только если это выгодно.
Иран признал вину за гибель украинского Боинга, на борту которого было 176 человек. Сначала, конечно, официальный Тегеран все отрицал. Государственное информационное агентство заявило, что все обвинения — это “психологическая операция, проводимая Пентагоном”.

Но уже на следующий день начали появляться неопровержимые доказательства. 
Видео удара было опубликовано в Telegram-канале, гражданские расследователи из Bellingcat определили откуда была запущена ракета “земля-воздух”. За ними — мировые СМИ, лидеры Канады и США заявили, что Боинг мог быть сбит иранской ракетой.

Когда я сидела в ярославском суде, в Иране журналисты государственных СМИ начали увольняться, извиняясь за “13 лет лжи”. 
В английском языке есть выражение “elephant in the room”: когда существует что-то настолько большое, что не замечать его уже просто невозможно. Есть версия, что этот фразеологизм произошел из басни Крылова “Любопытный”, которая оканчивается фразой “Слона-то я и не приметил”. Не замечать слона можно. Но неприлично и глупо. На осознание этого Ирану потребовалось чуть больше одного дня.

В тот же вечер на улицы Тегерана и других городов вышли тысячи иранцев под лозунгом “Нам лгут, что наш враг – Америка, наш враг тут”, требуя наказать виновных. России оказалось недостаточно пяти с половиной лет. Наш слон живет с нами, и мы все эти годы исправно кормим его пропагандой.

В 2014 году над Донецкой областью потерпел крушение Боинг малазийских авиалиний, летевший рейсом MH17. Даже когда официальное следствие назвало подозреваемых, российские власти продолжили отрицать причастность России к трагедии. 

Сколько стоит слон?
Все эти годы про дело MH17 писал мой коллега Павел Каныгин. Я спросила его, почему мы не могли, как иранцы, признать вину, когда, казалось бы, уже все стало очевидно.
“За последние двадцать лет в России сложилась такая политическая традиция, — объясняет Павел, — когда власть предпочитает не отвечать на неудобные ей вопросы.

Она создает альтернативный контекст, реальность, где черное — это белое, белое — черное, а жертву могут даже назвать агрессором.

И эта традиция полностью соответствует манерам Владимира Путина и его ближайшего окружения: цинично, демонстративно не признавать доказанные факты, отказываться замечать то, что явно, пытаться заболтать, предъявлять выдуманные детали из другой реальности. Это все технологии власти”. 
Почему мы продолжаем отрицать?
Павел говорит, что многие в российском истеблишменте и среди элит были бы рады признать ответственность российской стороны и российских военных за сбитый Боинг. Расплатиться, искупить долг — и материальный, и моральный.

“Но в России на самом верху сформировалась позиция “Не отступим ни на шаг”. Вот они и стоят до конца. Никакого послабления нет.
 Иранцы посмотрели на ситуацию, приложили ладонь ко лбу и сказали: “Нет, не сможем никак противостоять реальности, как русские, не имеем права так ошибиться, хоть мы еще большие изгои, чем Кремль и режим Путина”, — считает Каныгин.

Иран оказался более прозорливым.
Только получается, что в этой ситуации мы выглядим менее адекватно, считает Каныгин: менее человечными, менее людьми, чем представители иранского правительства. 
В обеих трагедиях огромную роль в установлении фактов сыграли данные из открытых источников. Эпоха всепроникающего интернета не оставляет шансов тем, кто хочет скрыть истину.

Подтасовывать факты, манипулировать ими становится все сложнее. Любое движение отслеживается спутниками, рядом с любым преступлением оказывается очевидец со смартфоном. 
 Для Ирана в краткосрочной перспективе признание вины — невыгодный шаг. Но очень дальновидный.

“В каком-то смысле мы оказались в худшем положении, чем Иран. Иран меньше, их экономика менее интегрирована в мировую. По России ситуация с Боингом ударила больнее”. 

По словам Каныгина, платить по искам МН17, извиняться перед Украиной, решать проблему Крыма и многие другие, которые возникнут в ближайшие годы, придется нашим детям.
Надо помнить, что за политическими играми всегда стоят поломанные жизни.

Силейна Фрейдрикс, мать погибшего в MH17 Брайса Фрейдрикса, после признания Ираном своей вины написала в Facebook: “Мы же ждем того, чтобы услышать те же слова от России — через пять с половиной лет после трагедии”. Девятого марта в Нидерландах начнется судебный процесс по делу о сбитом Боинге MH17.Мы не испытываем чувства вины, отделяя свои действия от действий властей, не ассоциируя себя с теми, кого не выбирали.

Лично я не считаю, что каждый из нас должен отвечать за вину государства, но признать вину — это не значит нести ответственность. 
Искреннее признание — это про сочувствие и понимание трагедии другого. Это не выгодно, но человечно. 
Мы все оказались заперты в комнате со слоном. И, судя по последним новостям, — надолго. Расхлебывать это придется нашим потомкам. Работы у этнопсихологов в прекрасной России будущего будет много.
Как говорится, в России надо жить долго. Будьте здоровы!
Катя 
fomina@codastory.com