Репрессии не заканчиваются

Мы опаздывали на нашу первую съемку. 86-летняя Ирина Вербловская ждала нас у себя на даче под Санкт-Петербургом, но мы никак не могли найти ее небольшой домик, спрятанный в лесу. Наш автомобиль плутал по проселочным дорогам, в какой-то момент мы плюнули и решили пойти пешком через березовый лес. Когда мы наконец нашли нужный дом, Ирина встретила нас, всем своим видом показывая, как мы опоздали. 

“Почему вы здесь?”, — спросила она, взмахнув руками. “Что вы делаете здесь сейчас? Где вы были десять лет назад?”

Мы опоздали? Это был наш первый вопрос, когда мы задумались о создании проекта о судьбах выживших в ГУЛАГе. Почему мы делаем это сейчас?

Уже существует огромное собрание документальных и научных работ о ГУЛАГе, хотя и ни в какое сравнение не идущее с масштабом советских репрессий. С самого начала мы не ставили себе задачу создать еще один проект в области устной истории.

Мне было интересно, что происходит сейчас, в наше время: я хотела спросить тех, кто видел жестокости советского режима, каково это, когда у них на глазах переписывают их прошлое. Никто не понес ответственности за существование ГУЛАГа. Более 28 миллионов человек прошли через систему ГУЛАГа с 1918 по 1987 год (около 12 миллионов из них — по политическим делам). Но, несмотря на эту страшную цифру, нынешние российские власти приукрашают и даже восхваляют советское прошлое. 

В наши дни во всем мире происходит регресс демократии. Новые авторитарные лидеры заинтересованы в переосмыслении национальной истории. Они готовы фальсифицировать ее и выпускать новые учебник, которые будут подкреплять их политические амбиции. 

Каждая страна, конечно, переписывает историю по-своему.  В Китае правительство проводит кампанию по истреблению уйгурского народа и их культуры. В Индии светское государство под ударом, потому что правящая партия принимает закон, дискриминирующий мусульман. В Турции президент Реджеп Тайип Эрдоган говорит о восстановлении Османской империи, когда вводит войска в Ливию и северную Сирию, в регионы, контролируемые курдскими войсками. В Великобритании наследие Британской империи постоянно упоминается для оправдания политики Брексита. В то же время в США власти некоторых штатов в ночи демонтируют памятники генералам-конфедератам, испугавшись повторения агрессивных выступлений праворадикалов, как в Шарлотсвилле (штат Вирджиния).

Мы в редакции пишем про проблемы дезинформации и пропаганды современности, но фальсификация истории — это та же дезинформация, возможно, самая вредоносная. 

Во время интервью Ирина Вербловская сказала нам то, что мы слышали и от других жертв ГУЛАГа в России, Крыму, Беларуси, Латвии. Они описывали необычайный подъем интереса к истории ГУЛАГа в конце 80-х и начале 90-х, когда Советский Союз развалился. Буквально в одно мгновение многие документы из архивов КГБ стали доступны обществу. Начали печататься лагерные дневники и продаваться новые книги. 

Но время открытости продолжалось недолго. В середине 90-х начало формироваться новое ведомство, которое пришло на смену КГБ, — ФСБ. Архивы постепенно стали недоступными, интерес общественности поугас. 

В 2000 году бывший глава этого ведомства Владимир Путин стал президентом России. Он привел за собой бывших коллег, сотрудников службы безопасности, которые тут же заняли руководящие посты в правительстве. Многие из них по-прежнему там или перешли на не менее престижные должности в сферах финансов и промышленности. 

Правительство Путина не было заинтересовано в том, чтобы разбираться с наследием советской эпохи и устраивать процессы по типу Нюрнбергского. 

Невозможно представить, чтобы в России сейчас начался процесс возвращения правды. Как это, например, случилось в прошлом году в Латвии. Там рассекретили архивы с именами тех, кто выступал информантом КГБ в эпоху холодной войны. Среди 4141 имен оказались видные деятели и уважаемые люди. Часть из них отрицала свою причастность к сотрудничеству со службами безопасности, другие угрожали подать иски о клевете, а некоторые признали, что просто было такое время, когда люди стояли перед сложным выбором. Для небольшой Латвии это событие стало настоящим шоком.

“Они [власть в России] хотят, чтобы ГУЛАГ стал незначительной частью прошлого, не имеющей самой по себе ни особого значения, ни смысла, — сказала мне Энн Эпплбаум, автор книги “ГУЛАГ. Паутина большого террора”, получившей Пулитцеровскую премию. — И совершенно точно они не хотят, чтобы хоть один человек извлек урок из истории и, глядя на прошлое, сказал: “Мы не хотим повторения этого, как нам этого избежать?”. Они не хотят, чтобы люди мыслили таким образом”. 

Последний советский лагерь — Пермь-36 — был закрыт только в 1987 году по приказу Михаила Горбачева. На его месте в 2001 году открыли музей — единственный в России, организованный непосредственно на месте бывшей колонии. Долгие годы он оставался памятником жертвам репрессий, но в 2015 году его признали иностранным агентом. В тот же год управление над ним взяла местная администрация (историки называют это рейдерским захватом) — и существование независимого музея прекратилось. Новый глава музея обновил экспозицию: нары в бараках накрыли шерстяными одеялами, в медсанчасти постелили выглаженные простыни, экспозиция теперь рассказывает об эффективности карательной системы. Музей перестал быть музеем памяти жертв репрессий. 

На примере истории “Перми-36” видно, какими приемами пользуется власть. Чаще всего она отвлекает внимание от ужасов советского режима духоподъемными патриотическими историями о Великой Отечественной войне и победе в ней советского народа. Это происходит на самом высоком уровне: например, Владимир Путин жалуется, что “излишняя демонизация Сталина — это атака на Советский Союз и Россию”. Или министр обороны предлагает возродить планы Сталина по строительству Трансполярной магистрали, проекта, который обернулся полным провалом в 1940-е, и стоил жизни тысячам рабочих.

Те же процессы идут и уровнем ниже. Сотрудники полиции в Ростовской области устраивают фотосессию в форме НКВД ко Дню Победы в рамках проекта “Потомки героев”. В то время, как 63-летний историк Юрий Дмитриев уже больше трех лет находится под стражей по обвинению в насильственных действиях сексуального характера. Хотя правозащитники и деятели культуры предполагают, что таким образом власти хотят остановить его работу по поиску мест захоронений жертв репрессий. 

Энн Эпплбаум, которая встречалась с Дмитриевым, когда писала свою книгу, назвала его арест “поворотным изменением” в отношении к истории ГУЛАГА. Она сказала, что Дмитриев — именно тот, кто для общества должен быть героем. 

Тех, кто призывает без приукрашений говорить о советском прошлом и изучать его, заставляют молчать. Это происходит на фоне общего подавления свободы слова в России. Пока мы работали над этим проектом, в России подкинули наркотики журналисту-расследователю Ивану Голунову, а потом начались уличные акции из-за недопуска независимых кандидатов в Мосгордуму. В английской версии наш проект называется “Generation Gulag” (“Поколение ГУЛАГа”), но на русском нам казалось важным подчеркнуть другое. Репрессии не заканчиваются. 

Россия не прошла через осознание трагедии и покаяние, именно поэтому откат к авторитаризму — естественный для нее ход вещей, объясняла мне журналистка Оксана Баулина, которая провела большую часть интервью для этого проекта. 

Все же Ирина шутила о том, что мы опоздали: она говорила, что лет десять назад она смотрелась бы лучше на видео. Она хорошо понимала, почему мы приехали и разговариваем с ней именно сейчас. 

“У нас не ценят человеческую личность. У нас не ценится человеческая жизнь. У нас массами и цифрами оперируют, а не человеками”, — говорила она нам в интервью. И это звучало актуально для современной России. 

Кампания по забвению в России приносит свои плоды: почти половина молодых россиян говорят, что никогда не слышали о сталинском Большом терроре. И сам Сталин не был более популярен, чем сейчас: в 2019 году 70% россиян ответили, что положительно относятся к его в истории. Об этом упоминала в интервью другая наша героиня Галина Нелидова:

“У меня досада, что люди не знают правды до сих пор. Когда Зюганову говорят: “Вот было такое время”, он говорит: “Подумаешь, там несколько тысяч было арестовано!”. Но когда мы знаем, что там были миллионы…”

Мои поездки к родственникам в Санкт-Петербург в детстве всегда сопровождались какими-то историями из советских времен. Я помню слухи о соседе, который чуть ли не был начальником в одном из лагерей, истории о друге семьи, который работал проводником в поезде, выгружавшем заключенных в Сибири на станции с простым названием “Зима”… Недавно я спросила мою русскую тетю, как это возможно, что никто из членов нашей большой семьи не пострадал от репрессий. И она рассказала мне о нашем родственнике, который был в ГУЛАГе. Он умер по дороге домой, чуть-чуть не доехав до своей родной деревни. В нашей семье об этой истории молчали. Она всплыла за семейным ужином только в январе этого года. 

Даже после стольких месяцев работы над этим проектом я до сих пор не могу осознать масштабы ГУЛАГа. Чем больше я читала про ГУЛАГ, чем больше мы записывали интервью, тем сильнее меня поражало, сколько жизней сломала эта система. 

Так или иначе, “через все наши семьи прошел ГУЛАГ”, сказал мне мой коллега Семен Кваша. Нередко семьи делились на родственников, которые сидели в лагерях, и на родственников, которые охраняли лагеря. За десятилетия советской власти история много раз переворачивала все с ног на голову: преступники становились жертвами — и наоборот. Поэтому когда начали искажать и приукрашать нашу историю, это не вызвало массового возмущения, объяснял Семен. Более того: она находит определенный уровень публичной поддержки, потому что “в первую очередь наше общество хочет чувствовать, что оно ни в чем не виновато”. 

Азарий Плисецкий, прошедший через ГУЛАГ ребенком, напрямую говорит об этом:

“Самое неприятное и самое обидное, что много людей старается забыть и не бередить раны. А бередить все-таки надо”. 

Он уверен: “Все должны знать об этих страшных репрессиях, об этом геноциде собственного народа, который происходил в наше время, особенно молодое поколение”.

И все же кое-где мы опоздали. “Мы не успели взять интервью у двоих героев — у Владимира Родионова и у Петра Мешкова, — говорит Оксана Баулина. — Они умерли за пару дней до съемок, когда мы уже собирались к ним ехать. Их истории остались нерассказанными, и я чувствую вину перед ними за то, что мы не успели”.

Ирина, Галина, Ольга, Азарий и другие выжившие жертвы ГУЛАГа, с которыми мы смогли поговорить, понимают, почему именно сейчас их истории особенно важны.

Оригинал эссе на английском